Голова гудит, мир взрывается вспышками заклинаний, а в груди отзывается что-то темное и глухое, похожее на злость, похожее на усталость. Я не сразу понимаю, что меня дергают — мозг работает медленно, слишком много входящих данных, слишком быстрое перемещение. Люк. Живой. Весь в пыли и крови, но, кажется, целый — дышит, двигается, говорит. Уже хорошо. Я его нашел... Или он меня? Какая, к черту, разница?
Я сплевываю кровь, резко оглядываясь — реальность медленно приходит в фокус: разъебанное здание, клуб, который больше не клуб, а поле боя. Крики, искры, обрушенные балки. Все идет к чертям.
Но это же не новость, верно?
Это называется: произошло каноническое событие.
Я знал, что это ловушка... Чувствовал с первой минуты, с первого шага на этот завод, с момента, когда нам слишком удачно выдали данные. Слишком чисто. Слишком просто. Разведка не бывает такой точной без подвоха. Меня даже мутит от осознания, что я был прав.
— Ага... Нас сюда завели как мышей на кусок сыра, — отзываюсь на заявление Люка про "ловушку" — голос хриплый, но в нем нет злости — только усталость и горькое подтверждение очевидного.
Мы в мясорубке.
Люк ещё спрашивает, сколько наших осталось внутри. Я не знаю.
— Достаточно, чтобы это была проблема.
Я не считал. Никто не считал. Сейчас мы либо выбираемся, либо ложимся здесь навсегда. Голос его срывается в этот хаос, призывая отступать, но это итак слышится, кажется, уже ото всюду. Потом он стреляет — зеленое свечение прожигает пространство, и кто-то падает навзничь, без единого звука, без шанса. Я не останавливаюсь, даже не вздрагиваю, потому что нет времени. Потому что замешкаешься — и ты следующий.
Взгляд метается, оценивая пути отступления — к заваленному выходу, откуда я только что пришел. Если Люк добрался сюда, значит, Ромильда Она здесь. Я замечаю ее в последний момент, когда мы с Люком бросаемся дальше — потрепанную, в крови, но живую.
— Черт, — выдыхаю, сухо сглатывая.
Где выход? Он должен быть. Но его нет — завален.
Конечно же.
Потянуло горелым металлом и камнем. Я даже не успеваю выматериться, как слышу знакомый голос:
— Бомбарда Максима!
Отдача магии сотрясает пол, и я чувствую, как новая волна пыли накрывает нас.
— Отличный план, — хриплю, прикрывая лицо рукой, и кажется даже нахожу в себе силы подмигнуть.
Все летит к чертям, но, по крайней мере, теперь у нас есть выход.
И вихрь новой волны боя снова нас разделяет. Да твою ж... Я замечаю его в последний момент — среди мелькающих силуэтов, в хаосе красных и зеленых вспышек. Тот самый сопротивленец, которого я полоснул по лицу заклинанием. Держится. Движения уже не такие быстрые, но все еще уверенные — он отступает, но не сломлен.
Целюсь не потому что это механика боя, не потому что это правильный тактический шаг. Просто потому, что если не я, то он.
— Sectum Corpus (вымышленное), — заклинание срывается с палочки, пересекает пространство между нами и попадает точно в цель.
Вижу, как его тело дергается, как ноги подкашиваются на секунду — не падает, но теряет часть контроля над собственным движением. Грудь вздымается слишком резко. Понял ли он, что ранен? Хорошо.
Но не убит.
Боевая привычка, вбитая в меня до автоматизма, говорит: добей, пока есть шанс. Или попытаться взять в плен? Взгляд цепляется за него, за то, как он продолжает двигаться, отступая в сторону, уже не так резко, не так уверенно. Sectum Corpus наносит глубокие внутренние повреждения, влияя на органы и сосуды, но без очевидных внешних порезов. Это делает его более скрытным, чем Sectumsempr, может приводить к: внутреннему кровотечению, повреждению легких, сердца или других жизненно важных органов.
Поднимаю палочку, чтобы закончить дело, и в этот момент все идет к чертям. Жгучий взрывной импульс боли бьет в бок, откидывая меня назад. Все тело пронзает боль — не смертельная, но достаточно сильная, чтобы на секунду выбить воздух из легких. Ударяюсь плечом о стену, а затем падаю на одно колено, чувствуя, как кожа на боку пылает. Блять. Ребра? Вроде не сломаны, но этого удара хватило, чтобы лишить меня возможности добить сопротивленца.
Когда я снова поднимаю голову, он уже уходит. Злость берет, потому что я упустил его, потому что все складывалось в мою пользу — и вот уже нет. Стискиваю зубы, но не поднимаюсь сразу. Позволяю секунде замереть, вжимаюсь спиной в остатки стены и оглядываюсь. Именно в этот момент над головой загорается лавровый венец — зеленый с фиолетовыми краями.
Война (или что это у нас?) учит обращать внимание на знаки. На сигналы. Все здесь — игра, театр, жесты, коды. Этот венец — не просто вспышка магии. Он что-то значит, как и метка пожирателей на моем предплечье. Это их сигнал. Они начинают уходить быстро, организованно — они не бегут, они отступают. Запланировано.
Я оборачиваюсь, ища глазами Ромильду, Люка, остальных. Бой продолжается, но он уже другой. Сопротивление больше не атакует в полную силу, они пытаются уйти. Значит, все, что им было нужно, уже сделано. Или что-то пошло не по плану? Зачем вообще все это было? Для привлечения внимания? Для заявления о себе? Для того, чтобы скрыть что-то более важное? Неважно, пока нет. Потому. что сейчас это значит, если мы останемся здесь слишком долго, если будем продолжать цепляться за эту мясорубку, все пойдет ещё хуже.
Казалось бы, хуже и быть не может, НО МОЖЕТ.
Взрыв рвет воздух, и мир на секунду превращается в белый шум. Воздух на мгновение затихает, как перед бурей, затем напрягается, пульсирует, и мир взрывается светом и звуком.
Гром. Не просто звук — это удар в грудь, в голову, по барабанным перепонкам — это вибрация, от которой закладывает легкие, и глухая, давящая волна, которая обрушивается, словно лавина. Не падаю, но все внутри меняется — на мгновение теряется ориентация, мир скачком кувыркается, перетекает в хаотичные вспышки огня и тени.
Глухота. Окружающий шум исчезает, и остается только звон в ушах — высокий, пронзительный, как натянутая струна. Я моргаю, не сразу осознавая, что пытаюсь сделать вдох. Вкус воздуха — раскаленный металл, гарь, пепел, что-то едко-химическое, забивающее горло. В груди неприятно тянет, как будто ребра треснули от давления. Я кашляю, и рот наполняется привкусом крови. Пыль. Ее слишком много, она разлетается по коже, оседает на губах, въедается в глаза. Все вокруг мутное, размытое, и на фоне этого размыто-бурого ада пляшут огненные языки.
Я не слышу голосов. Только огонь. Только треск разрушающихся конструкций.
Взгляд цепляется за клуб — теперь уже руины. Все, что еще несколько часов назад было погружено в хаос вечеринки, теперь рушится внутрь себя. Металлические балки оплавляются, бетон оседает, воздух наполняется удушливой пылью. И я знаю этот почерк. Я не был там, но видел последствия. Матч "Гарпий" против "Соколов". Когда нас выдернули из всех возможных дел и кинули в самое пекло. Когда мы шли по разорванным трибунам, по трупам, по следам, которые уже тогда говорили — это не просто магия. Я помню запах гари, жженной плоти и паленого металла. Помню эти разговоры в отделе: "маггловская взрывчатка", "слишком мощный заряд", "не могли сделать только заклинаниями".
И сейчас тоже.
Слишком чисто. Слишком мощно.
Вдыхаю горячий, пропитанный пеплом воздух, и понимаю, что мы снова в пиздеце.
Не сразу понимаю, что кто-то рядом. Пахнет гарью. Не просто пеплом и дымом, а чем-то намного хуже. Горелая плоть. Этот запах въедается в лёгкие, забивается в носоглотку, поднимает тошноту. Не слышу звуков, но вижу, как кричат люди. Открытые рты, искаженные лица, рваные силуэты в хаотично мерцающем пламени. Они кричат. Визжат.
Разорванные тела.
Где-то там были наши.
Я пытаюсь подняться, но ноги подкашиваются, зрение на мгновение сереет, и я понимаю, что падаю, но меня подхватывают. Жесткая хватка, уверенная, не дающая уйти в пустоту. Я не сразу узнаю его, но расплывающиеся очертания все же подсказывают в нужном направлении — Теодор Нотт. Сегодня его не должно было здесь быть, но, видимо, когда сообщили в аврорат, что все пошло не по плану, как Гринготтс в семнадцатом — сюда бросили дополнительные силы. Он удерживает меня, не давая осесть на землю, и я вдруг понимаю, насколько хреново выгляжу.
— Ловушка, — выдыхаю, тяжело, болезненно, потому что говорить сейчас дается сложнее, чем должно было бы. — Они знали, что мы придем. Все пошло к мантикорам… клуб — в щепки.
Тео не отвечает сразу, и я не вижу его выражения лица, потому что не могу заставить себя поднять голову.
— Я ранил одного... не одного, но..., — добавляю, вытирая ладонью рот, но во рту все равно металл, пыль и что-то еще отвратительное. — Скорее всего, был под Обороткой… но если повезет, шрам на лице останется и без нее.
Я хрипло усмехаюсь и пытаюсь пошутить:
— Блять, Нотт, нам точно надо выпить сегодня…
Но не успеваю услышать ответ — темнота резко подкашивает ноги, и я проваливаюсь в нее, прежде чем успеваю закончить мысль.